От редакции
В свои тридцать шесть лет Фредерик Бегбедер, начинавший как
литературный критик, стал одной из самых заметных фигур в современной
французской прозе. Каждая его книга производит впечатление, схожее с шоком.
Тех, кто ценит гротеск и юмор, пусть жестокий, почти "висельный", рассказы и
романы Бегбедера чаще всего приводят в восторг. Другие, в основном люди
старшего поколения, привыкшие думать, что хотя бы какие-то ограничения и
табу в искусстве все-таки необходимы, читая Бегбедера, испытывают чувство,
близкое к возмущению. Впрочем, именно этого автор и добивается. Его
повествование всегда провокативно - в сущности, цель Бегбедера прежде всего
та, чтобы читатель ни в коем случае не остался безразличен к его тексту.
Пусть негодует, пусть со вздохом вспоминает времена, когда существовала
цензура, - все предпочтительнее, чем бесстрастный взгляд, который скользит
по гладко, мастеровито сделанной книжке, каких на французском рынке тысячи и
тысячи.
Автор в своем предуведомлении напоминает читателю, что экстази -
наркотик сильного действия, и стало быть, все те абсурдные и жестокие
картины, которые предстанут перед открывшими книгу, выпущенную почтеннейшим
парижским издательством "Галлимар", надо воспринимать как видения
персонажей, приверженных этому наркотику (включение в их число самого
Бегбедера - разумеется, литературная игра). У этой темы: наркомания и
даруемый ею "искусственный рай" (так назвал свою книгу о курильщиках гашиша
Бодлер) - давняя литературная традиция. Имена писателей, которые
представляют эту традицию, названы у Бегбедера. Громкие имена: де Куинси,
Кокто, Хаксли, Кастанеда, Том Вулф...
После "Рассказиков под экстази" (1999) Бегбедера следует рассматривать
как еще одного мэтра такой литературы. Но вряд ли - как типичную для нее
фигуру. Прежде в этой литературе преобладали тоска, даже отчаяние, или,
напротив, медитация, ощущение открывшегося нового горизонта, который влечет
к себе непреодолимо. Тональность Бегбедера совсем другая: жесткая, насквозь
ироничная, сюрреалистическая. Для его героев в состоянии экстази весь мир
превратился в нескончаемый порнофильм с подробностями, которые выглядели бы
просто отталкивающими, если бы не злая насмешка, с которой они поданы. Можно
не принимать подобный ракурс изображения, но ведь никто не отменил закона,
требующего судить писателя по тем законам, которые он сам над собой
признает.
Дельфине
По фамилии Валлетт,
Проживающей на улице Мазарини,
В доме тридцать семь, привет.
Летняя ночь подходит к концу; молодая женщина отослала всех слуг. Скоро
рассветет. Осталась только одна большущая неподвижная звезда, она мерцает
рядом с Эйфелевой башней. Меж тем закраины ночи уже потихоньку светлеют.
Ален-Фурнье
8 июня 1913 года
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
В 80-е годы новый наркотик, MДMA, прозванный "экстази", распространился
в местах, где развлекаются полуночники. Это "любовное зелье" вызывает
странный и непредсказуемый эффект: приступы жара, готовность всю ночь
дрыгаться под "техно" и обнимать каждого встречного-поперечного, зубовный
скрежет, стремительное обезвоживание, экзистенциальную тоску, желание то ли
покончить с собой, то ли предложить руку и сердце. Это тяжелый наркотик, от
которого взлет сменяется падением, словно на американских горках или в
рассказах некоторых писателей из Штатов. Теперь автор этих строк его больше
не употребляет и всем прочим не советует: не только из-за того, что пилюли
эти запрещены, но и потому, что от них протухают мозги, доказательство чему
- этот сборничек текстов, написанных под экстазийным кайфом. И потом,
неужто так уж необходимо специальное снадобье, чтобы поведать о своей жизни
незнакомым людям? Для чего же тогда печатный станок?
Ф.Б.
ХАНДРА В АЭРОПОРТУ РУАССИ- ШАРЛЬ ДЕ ГОЛЛЬ
Заглотила? Заглотила? Заглотилазаглотилазаглотила? А кто вы? Почему мы
говорим, прижав нос к носу? А вы точно прочли мою книгу? Можете
гарантировать, что я не БРЕЖУ? Разве бывают такие красивые красные губки?
Разве РАЗУМНО быть такой стройненькой, иметь всего двадцать один год от роду
и мини-юбку размера XXXS? Вы отдаете себе отчет, чем рискуете, делая мне
комплименты и поощряя меня такими голубенькими глазками?
Почему я потею свою ладонь в вашей? Почему ваши коленки побуждают меня
изобретать новые переходные глаголы? И прежде всего, который теперь час? А
не скажешь ли, как ваше имя? А не желаете ли ты выйти за меня замуж? И где
мы, собственно, интересно бы у вас, у тебя узнать? Что за торпеду ты
подсунула нам под язычок? И откуда здесь лазерные лучи, вон те, что режут на
куски слои жидкого воздуха? И кто запускает столитровые бутылки шампанского,
эти вот, что свищут у нас над головами? И сколько времени надо, чтобы
человек пожалел, что появился на свет? А знаешь, у тебя красивые глазки,
знаешь? Почему вы плачете? Ну когда же ты меня поцелуешь? А хотите, принесу
еще одну водку? А когда мы снова поцелуемся? И почему ты уже не танцуете? И
кто все эти люди? Они твои друзья или враги? Не снимете ли вы твой
пуловерчик? Ну пожалуйста! А сколько ты хочешь детей? Как бы вам хотелось их
назвать?
А что теперь будем делать? Не подышать ли свежим воздухом? Что? Мы уже
дышим? К тебе пойдем или ко мне? Вы позволите мне взять такси? Предпочитаешь
пешком? К чему нам на Елисейские Поля? Ты сняла мокасины, чтобы шлепать
босиком по асфальту, ну разве это серьезно? Интересно, можно разогреть
ложечку с кайфом над вечным огнем на могиле Неизвестного Солдата? А у тебя
есть парень? Почему мне приходят в голову те же, что у тебя, мысли? Ты много
видела людей, которые одновременно говорят одинаковые слова? Чего вон тот
легавый на нас пялится? И зачем все эти машины кружат и кружат вокруг
Триумфальной арки? Почему бы им не отправиться по домам? А нам? Не пора ли
нам домой? Сколько можно торчать тут, на Этуаль, и целоваться попусту, когда
на улице всего два по Цельсию, вместо того чтобы нормально трахаться в
постели, как все порядочные люди?
Думаешь, мы правильно сделали, умыкнув его кепи? Ты уверена, что
полицейские бегают не так быстро, как мы? А этот мотоцикл, он что, твой?
Уверена, что можешь водить в таком состоянии? Сбросить скорость не хочешь?
Зачем мы свернули на кольцевую? Думаешь, стоит под таким лихим углом крутить
виражи на 180-ти в час? А это не нарушение правил - твой слалом между
грузовиками в шесть утра? Ну сегодня-то солнце еще встанет, а завтра? Чего
мы потеряли в аэропорту Руасси- Шарль де Голль? А когда сменишь город,
жизнь тоже меняется? Для чего путешествовать по однообразному миру? Тебе не
холодно? Значит, только у меня одного прихватило яйца? Что? Тебе ничего не
слышно из-за шлема? Тогда кому я говорю? Выходит, могу орать что угодно?
Петь "I wanna hold your hand"? Продолжать врать, оглаживая твою спину под
пуловером, а затем и грудь поверх лифтяшки, потом засунуть руку тебе в
трусики - может, хоть это заставит тебя ехать помедленнее, мартышка
чертова?
Куда нам приткнуть мотик? Перед первым терминалом или на платной
стоянке? Почему над нашим отсеком табличка 135? Раз, три, пять. Похоже на
"растрепать", ведь так? Я в растрепанных чувствах: сколько действует твоя
пилюля? Почему двери открываются до того, как их тронешь? Отчего под этим
бледным неоном мерещится, будто скачешь козлом по луне? Мы действительно
сигаем на шесть метров при каждом прыжке или нам только кажется? Ты можешь
снова меня, пожалуйста, немножечко поцеловать? Тебе будет очень неприятно,
если я останусь у тебя во рту? Ты позволишь нам пройтись в сортир, а там я
полижу тебя в самом интересном месте?
Хорошо было? Это ведь было очень, очень, очень хорошо? Все это
потрясно, но вот который теперь час? Почему ночи ВСЕГДА сменяются днями? А
что, если вместо того, чтобы шагать против движения по транспортерам в этих
плексигласовых кишках, обшарпанных, построенных еще в семидесятые, - они
смахивают на трубки искусственного дыхания, которые суют в рот пострадавшим
в дорожных авариях, эй, ты слушаешь? - что если перестать валять дурака
здесь, в Руасси, и сесть в самолет? В первый попавшийся? Куда угодно, лишь
бы подальше отсюда? Чтобы это все никогда не кончалось? Может, махнем
куда-нибудь в Венесуэлу, в Белоруссию или, скажем, в Шри-Ланку, а то и во
Вьетнам, а? Туда, где теперь садится солнце? Видишь, как новые буковки
выскакивают на их допотопном табло? Дублин? Кельн? Оран? Токио? Шанхай?
Амстердам? Мадрид? Эдинбург? Коломбо? Осло? Берлин? Разве каждый город -
сам по себе не вопрос? Тебе не жаль самолетиков, которые только что взлетели
с летной полосы? А там, наверно, голубенькие стюардессы уже подают первые
подносы с едой в целлофане бизнесменам, притрахнутым лексомилом? Слышишь
объявления об отлете? Их цедит на одной ноте грустная администраторша, и
каждый раз музыкально побрякивает электроника, слышишь? Можно мне еще раз
потрогать твои губки, перед тем как убраться? Кто из нас отвалит первым?
Почему, ну пооочемууу каждый раз приходится прощаться?
Тебя тоже, как и меня, угнетают аэропорты? Ты не находишь, что в них
есть своя поэзия? Меланхолия расставания? Лирика новых обретений? Какое-то
сгущение воздуха, заряженного эмоциями, пропущенными через кондиционер?
Сколько времени занимает посадка? А наша любовь, выживет ли она, когда
кончится этот химический отпуск? И когда же мы, наконец, прекратим молчать,
уставясь на рассветные окна в этом пустом кафетерии? Почему все газетные
киоски еще на замке, а игровые автоматы не включены? Ты не завидуешь
менеджерам среднего звена, которые ждут вылета в застеленных линолеумом
залах, развалясь на оранжевых диванах и попивая растворимый кофе? Что
приходит в голову при виде вон того таможенника, у которого так несет изо
рта, или этого работяги, таскающего за собой грохочущий мусоросборник на
роликах, а что скажешь вон о тех бомжах, храпящих на сиреневых пластиковых
банкетках? Что все это нам говорит? Что бежать больше некуда? Что нельзя
удрать от самих себя? Что путешествия никуда не приводят? Что надобен
пожизненный отпуск или никакого? Не могла бы ты отпустить мою руку? Неужели
ты не чувствуешь, что мне необходимо побыть одному среди этих покинутых
всеми багажных сумок? Возможно ли расставание без чрезмерных страданий, даже
на фоне рекламы духов "Энви" фирмы "Гуччи"?
И пока наши затуманенные глаза следят за взлетающими "Боингами-747", не
могу не задаться последним вопросом: почему же мы все-таки не в самолете?
ТЕКСТ НЕ ПО МОДЕ
Нью-Йорк at last. Давно пора было распрощаться с уютной неспешностью
европейских ночей, с их расслабляющей роскошью. Настал час действовать не
размышляя, совершить наконец истинно свободный поступок, пресловутое
безумство, стопроцентно оправданное его полным бескорыстием. Черт, какой
кайф поступать по натию! Вечер, как и сама жизнь, удается лишь при условии,
что все плохо началось.
Уехать - это слово слишком часто остается всего лишь словом. Нельзя
больше грезить словами, нужно их переживать. Брийян, брильянтовый мальчик,
пялится на истерические небоскребы мировой столицы сквозь мутные стекла
такси. Идея сбежать из Парижа пришла ему в голову, когда он рассеянно
беседовал с Мартой, мордастенькой, но очень богатенькой американочкой. Она
подцепила его у края бездны, на широком балконе некоей квартиры с шикарным
видом на город, и выдала длиннейший монолог о неподвижности своей жизни. Под
угрозой обморока от скуки Брийян на середине нескончаемой фразы предпочел
слинять, смыться из города и надраться в самолете.
Эта история начинается около половины шестого утра, однако ее герою
было бы затруднительно в тот момент разобрать, который час. Гордясь своим
плачевным состоянием, Брийян принимает вертикальное положение. В мутной тине
бара на авеню "В" он единственный, на ком в августе месяце надет смокинг.
Шарф меньше диссонирует с обстановкой, поскольку он изрядно помят, как и сам
Брийян после полубессонной ночи. Брийяну приятно сознавать, что на нем те же
одежки, что и восемь часов назад, когда он был по другую сторону Атлантики.
Полная луна наколота на шпиль ярко освещенного Крайслер-билдинга. У
Брийяна кончилась бумага для косячков, и он обречен задумчиво теребить в
кармане бесполезную травку. Мусорные баки переполнены, их содержимое
вываливается на тротуар; босоногий чернокожий, дремлющий на теплой решетке
метро, проводит политику протянутой руки. Нет, сегодня Брийян блевать не
будет, ни за что не будет. И голова останется ясной, надо только не
смешивать больше напитки. В конце концов, можно бороться с действительностью
множеством иных способов, кроме еженощной отключки... Разумеется, способов
более опасных. Но чаемое забвение всегда неизменно: время застывает, процесс
непрерывного становления прекращается, сменяясь вечным настоящим. И
наплевать на обстоятельства места и времени: наступил ли уже день? Что за
люди вокруг толкутся? Где джин? Зачем этот диск? Все делается зыбким, и
можно с остекленевшим взглядом лунатически пропарывать толпы, блуждать по
косоглазым улочкам среди кошмаров и клошаров и с блаженной улыбкой
задрыхнуть хоть головой в канаве, хоть удобно растянувшись на голой женщине
после безуспешных попыток ею овладеть.
Для Брийяна элегантность "конца века" не есть нечто преднамеренное.
Подобно деньгам и порокам, его дендизм - врожденный, вторая кожа. Сегодня
он непризнанный художник или киберпанк с электроникой в голове. А вот
завтра... Неужели он снова станет пресыщенным папенькиным сынком, на что
указывает, возможно ошибочно, его пристрастие к шляпам, серьгам и
марксистским революциям?
Между тем сейчас так недурно бы поспать. Но Брийян только что проглотил
желатиновую капсулку, отбившую всякий сон. Он вышел на улицу, даже не
чмокнув хорошенькую официантку. Мокрый тротуар под его ногами поблескивает,
словно бездна, извергающая тысячи падучих звезд. Он едва не сиганул под
громадный желтый грузовик, но передумал. Передумал единственно потому, что
интереснее быть раздавленным изнутри, чем снаружи. Дождь падает длинными
туманными шнурами (размытый боковой свет китайских ресторанчиков смешивается
с клубами белого пара, извергаемого окнами прачечных). Брийяну захотелось
немного пройтись, и он решил не заглаживать назад волосы: обжигающий дождь
займется этим сам. А что грим потечет, так оно и лучше: чтобы сделаться
настоящим привидением, бледного лица маловато.
Сейчас, пока по ржавым железным лестницам ползет рассвет, Брийяну
хочется только одного: не спускаться вниз до завтрака. Вся его жизнь есть не
что иное, как бесконечная череда колебаний. Вот и теперь: неужто придется,
корчась от вымученного смеха, доказывать себе, что в ресторане "Бальтазар"
царит не ведающая национальных границ особая надмирная светскость,
предаваться опасным порокам в садомазохистском клубе "Геенна", нюхать
порошок в сортирах "Спай" или отдать дань содомскому греху с какой-нибудь
псевдографиней на заднем сиденье ее "силвер-шедоу", рискуя в столь неудобной
позе что-нибудь себе вывихнуть? По сути, душа Брийяна, питаемая простейшей
жаждой приключений, воюет с чрезмерно рациональной эпохой. Разве можно
думать как Бодлер, пользуясь лексиконом Чарльза Буковски? Сидя на корточках
на металлическом полу некоего лофта в Ист-Виллидже, он созерцает бороздки
старой, ставшей уже почти экзотикой виниловой пластинки, подпевая
непотребствам, несущимся с компакт-диска.
Когда он просыпается, уже стоит ночь. Решение созрело: он отправляется
опохмеляться в "Хаос" - надо же показать, что он жив. Все ведь только и
ждут, чтобы он дал слабину. Как правильно говорить: краска для губ или
чернила для губ? Брийян ничего не видит в солнечных очках при полном
отсутствии солнца. Ну и пусть. Главное, чтоб его видели.
Надо жить на восьмистах в час, а потом умереть, да так, чтобы мозги
растеклись по капоту, как сперма. Когда живешь на восьмистах в час, некогда
дослушивать до конца главный шлягер лета. Стать метеором: негаснущим и
ненасытным, который никто не может поймать и использовать. И сразу, с места
в карьер, подставиться всем мыслимым опасностям, самым идиотским, особенно
если небо обложено тучами. Декаданс - не столько тяга к искуплению, сколько
образ жизни. Такси сигналят впустую, а ежели гостиничный неон подмигивает,
то лишь потому, что испорчен.
В "Хаосе" настоящее пекло, жарит на всех этажах. Танец - это больше,
чем речь тела: звук нарастает, череп готов треснуть, громкость важнее
мелодии. И ни секунды передышки: безумный прикид требует безумных движений.
Брийян уже не помнит, какие сиськи предпочитает - большие или маленькие.
Хватит наблюдать, как распадаются наши жизни, займемся лучше
разрушением чужих. Девица с флюоресцирующими волосами и ногтями уже приняла
слишком много водки с тоником. Она дрыхнет перед видаком с крутым порно.
Не-ет, надо жить мгновением. И плевать нам, что будет завтра, главное, чтоб
было еще хуже. Вот сейчас Брийян, терзаемый мутной бессонницей, поднимется и
нарисует женский силуэт белой краской на черной стене. В его номере нет,
кажется, ни капли кислорода, а снаружи и того меньше. Нужно лечь ничком на
затянутый чем-то ворсистым пол и хорошенько вытянуться. Под ногами будут
крошки, да черт с ними.
Можно ли выдумать более изощренную пытку, чем разбудить человека
звонком мобильника? Пронзительное дребезжание, подхлестываемое отчаянием,
превращается в грохот отбойного молотка, скрежет вагонных тормозов, крик
боли, оглушительное тарахтение, буравящее тяжелую тишину утренней пустоты.
Придется отозваться, иначе смерть. Спотыкаясь о пустые бутылки (от старых
напитков с неудобопроизносимыми названиями), тычась лбом в полуприкрытые
двери, он обрушивается наконец всем телом на что-то холодное и
металлическое, угодив рукой в вязкую грязную массу. Право же, внешняя
пожарная лестница с расшатанными ступеньками не так опасна для черепушки,
хотя перила там держатся на одном болте.
Ни тени воспоминаний о вчерашнем, никаких планов на вечер. Пока можно
разве что слушать классическую музыку, разглядывая собственное отражение в
выключенном телике. Или уставиться в потолок, высматривая там
порнографические узоры, слишком замысловатые, чтобы их здесь описывать. Но
черт раздери, что же предпринять, чтобы вновь обрести утраченный вчерашний
порыв? Можно из последних сил удерживаться от рвоты - но что этим докажешь?
И ждать, когда кончится век. А он отнюдь не спешит издохнуть.
Брийян встает и делает несколько неуверенных танцевальных па.
Неторопливо потягивается, пока поле его зрения (ограниченное гигантским
окном гостиной) пересекает вертолет. Наконец, повалившись на диван, Брийян
берет телефон. Почему пауки никогда не попадаются в собственную паутину?
Облака летят слишком быстро, скоро покажется солнце и опять начнет накалять
асфальт. Удовольствие имеет одно важное достоинство: в отличие от счастья,
оно существует. Да, хорошо, я возвращаюсь в Париж, я тоже тебя люблю скучаю
извини извини извини жди прилечу.
Который сейчас может быть час? Сквозь жалюзи проникают полоски
светящейся пыли. Неистовая, безрассудная страсть в сопровождении фортепьяно.
Надорвать сердце, погубить ради кого-то свою жизнь и плакать: горячо-горячо!
Не понадобятся ни таблетки, ни плетки, ты будешь весь во власти Ее глаз и
губ. И чтоб при воспоминании о Ее поцелуях и духах перехватывало дыхание!
Лучше всего, если сначала ты Ей не понравишься. Сколько блаженных
страданий при мысли, что, быть может, другие кладут голову во впадинку Ее
плеча. В померкшем Париже ты станешь глазеть на счастливых прохожих, выдыхая
облака грусти. Если повезет, это томление сделает тебя застенчивым и ты
перестанешь колебаться в выборе между Ею и дурью, твоя новая дилемма будет:
Она или самоубийство.
Любить или делать вид, что любишь, - какая, в сущности, разница, если
удается обмануть самого себя?
ДЕНЬ, КОГДА Я НРАВИЛСЯ ДЕВУШКАМ
Стоит ясный день. Именно стоит, поскольку еще вчера он лежал в лежку. А
я вас уверяю, это странное ощущение: видеть, как день реально встает на
ноги.
Жизнь моя превратилась в ад, какого я злейшему врагу не пожелаю. Я не
спал уже с полгода. Желудок горел, несмотря на ниагары маалокса, жена
отчалила со звездой шоу-бизнеса, детей у нас не было; короче, я жил в
Париже, а на дворе был 1994 год. Меж тем в то утро, вместо того чтобы
скулить, я сам как раз захотел встать на ноги. Как день.
Нет, кроме шуток. Было что-то такое в воздухе. Я это почувствовал, едва
выйдя из дома. Мне улыбнулась какая-то девица, а вслед за ней и ее подружка.
По графе "улыбки незнакомых девушек на улице" я за десять минут превысил
свою среднюю недельную норму. И я сказал себе: надо пользоваться, пока
везет.
Подцепить обеих девиц совершенно не стоило труда. Как всегда в подобных
случаях, одна была хорошенькая, а другая - дурнушка. В итоге это означало,
что придется платить за два кофе (три, включая мой).
Я предложил:
- Сядем на террасе?
- Это еще зачем? - откликнулись они хором. - Если хочешь заняться с
нами любовью, мы - за. И незачем платить за два кофе (три, включая твой).
Хорошенькая поцеловала меня в губы, поработав у меня во рту язычком.
Дурнушка не без деликатности провела рукой по моим причиндалам. Хорошенькая
запустила ручонку мне за рубашку, обследуя мой безволосый торс. Дурнушка
разбудила к жизни мой агрегат. Хорошенькая потянула меня за волосы. Дурнушка
поцеловала взасос хорошенькую. Дурнушка оказалась гораздо хорошее
хорошенькой.
И все это происходило прямо на улице, на глазах у невозмутимых
прохожих. Говорю же вам: это утро началось не так, как положено.
Мы направились к скамейке, и пока я лизал ухо хорошенькой, дурнушка
меня оседлала. При отсутствии трусов все у нее внутри было устроено очень
удобно. После нескольких пырков мы кончили одновременно.
Наверно, мы очень громко кричали, ибо, открыв глаза, я увидел вокруг
скамейки изрядное скопление народа. Некоторые зрители даже стали кидать нам
монетки. Как только мы их подобрали, обе девицы испарились.
Я не спеша застегнул пуговицы на своих белых джинсах "501". Никогда
ничего похожего со мной не случалось. Видал я и самоубийства, и смертельные
передозировки, и супружеские измены. Участвовал в телепередачах. Пару раз
мне даже случалось переодеваться женщиной. Но никогда, ни разу в жизни я не
трахал незнакомых дам без презерватива и не представившись. Мое
существование потекло далее по собственному инфернальному курсу в
направлении незнамо чего.
Я продолжал фланировать по бульвару. Люди насвистывали, смеялись,
некоторые даже пытались заговорить с первыми встречными. Весь город источал
любезность, словно Господь внезапно удвоил содержание кислорода в атмосфере.
Я вошел в бистро, и Аврора сделала мне знак. Аврора - девица из бара. Она
всегда носила "боди" в обтяжку с голыми плечами. Грудь - 92. В общем, я был
от нее без ума.
- Никогда не догадаешься, что со мной стряслось, - начал я с места в
карьер. - Я только что трахнул двух девок прямо на скамейке.
Она глянула мне в глаза.
- Послушай, ты, конечно, не секс-символ, но кое-какой шарм имеется. Ты
ведь давно вокруг меня крутишься. Что, если мы уладим это дело в ladies
room?
- Что? Прямо там? Сейчас?
Аврора и не думала шутить, а я не видел причин для колебаний. В конце
концов, ежели кто-то постановил, что мне положено коллекционировать оргазмы
именно в этот день, я буду последним, кто станет сопротивляться. Пока я
поднимался вслед за ней по винтовой лестнице, она с головы до пят затопила
меня своим светозарным ароматом.
В клозете мочились два типчика. Когда мы вошли, их глазам предстала
следующая картина: рука Авроры у меня в распахнутой ширинке, мой здоровячок
торчит тверденький, ее майка закатана бубликом поверх грудей, а наши
раскрасневшиеся лица так и пышут жизнью. Все это их очень взвинтило. До
такой степени, что они пожелали присоединиться к нам с приборами наголо.
Аврора приняла их во все дырки. Каждый получил по достоинствам, у всех било
прямо фонтаном, а она и не поморщилась. Что же до меня, я злокозненно
оставил в ней несколько миллионов сперматозоидов.
Я все меньше и меньше понимал, что вокруг творится. Неужели современное
общество превратилось в широкоформатный порнофильм под открытым небом? А
может, я просто стал прекрасен собой?
Во всяком случае, я нравился. Это был бесспорный факт - и большая для
меня новость. Я не склонен к поспешным обобщениям, но обстоятельства
вынудили меня констатировать, что моя беззаботность и молодость, чистая
рубашка и здравый ум совершили чудо, превратив меня в сексуальный дорожный
каток. Три женщины за одно утро! Какие добрые дела я совершил, чтобы
удостоиться такого воздаяния?
Позже, когда послеполуденный жар уже навалился вовсю, я ехал в
автобусе. Там я занимался любовью с Жозефиной, Мюриэль, Антуанеттой,
Паскалиной, Анной-Кристиной и Наоми между остановками Бак-Сен-Жермен и
Трокадеро. Даже одна немецкая такса по имени Марсель не устояла и потерлась
о мою брючину.
Только моим неотразимым шармом объяснить это было невозможно. Тут
крылось что-то другое. Подобная мысль - свидетельство не самоуничижения, а
трезвости рассудка.
И вдруг мой взгляд задержался на газетном киоске. Так вот в чем дело!
На первой странице "Фигаро" крупными буквами было написано: "ОТКРЫТА ВАКЦИНА
ПРОТИВ СПИДА!" Заголовок в "Либерасьон" возвещал: "ИММУННОДЕФИЦИТ В БОЛЬШОМ
ДЕФИЦИТЕ!" К несчастью, автобус ехал слишком быстро, и я не смог разобрать,
что писала "Монд".
Я же понимал, что должна существовать разгадка. Надо бы с утра, как
проснешься, всегда слушать радио. Мое самолюбие было задето, но какое это
имеет значение, раз мир наконец-то спасен?
ПЕРВЫЙ ГЛОТОК ЭКСТАЗИ
Это зеленоватая круглая таблетка. Она стоила мне сто пятьдесят франков.
Упакована высококлассно: миниатюрный пластиковый пакетик размером в один
квадратный сантиметр. Тает во рту, а не в руках. Перед тем как ее проглотить
и запить кока-колой, я секунду помедлил: кто знает, что там внутри? Придется
довериться типам, которые сварганили эту штуковину в подпольной лаборатории,
спрятанной в каком-нибудь плохо освещенном подвале. Вполне может быть, что
они и руки не помыли. Все, поздно. Теперь остается только ждать. И уповать
на то, что эти типы свое дело знают. Экстази - это хуже прыжка с моста на
эластичном канате. Каждая таблетина - нырок в пустоту при полном небрежении
нормами безопасности.
Я последовал советам дилера: не пить спиртного (мешать рискованно) и
ничего не есть (полный желудок снижает эффект). В результате я, как
законченный кретин, слоняюсь, не имея возможности ни хлопнуть рюмашку, ни
перекусить. Вот именно так и должен выглядеть начинающий наркоман: нервный
тип, который ничего не пьет и не ест и каждую минуту поглядывает на часы.
Через полчаса я уже начинаю жалеть, что оказался тем бараном, который
крикнул "я" в ответ на вопрос, кто хочет попробовать экстази. Тогда я счел
предложение прикольным, к тому же мне нравилось воображать себя Лестером
Бенгсом или Хантером Томпсоном по типу "журналист-камикадзе, готовый на
любой эксперимент, чтобы переплюнуть коллег".
Каждый наркотик давно заимел свое место в литературе: опиум -
благодаря Кокто и Томасу де Куинси, мескалин прославили Анри Мишо и Олдос
Хаксли, героин - Берроуз и Ив Сальг, пейотль - Кастанеда, ЛСД - Тимоти
Лири и Том Вулф, гашиш найдешь повсюду у Бодлера, кокаин воспевали Брет
Истон Эллис и Джей Макинерни, море разливанное бурбона - в полном собрании
Чарльза Буковски. Теперь черед экстази войти в Историю Словесности. Этакая
"раскрутка" MДMA.
Протекло еще полчаса. По-прежнему ничего. Внезапно мозг захлестывает
горячая волна. Словно электрический разряд, но мягонький и нежный. Не могу
согнать с лица улыбку. Все мои конечности счастливы ощутить эту теплую
волну. Ноги и руки становятся легче воздуха. Я совершенно отчетливо сознаю,
что со мной творится, и контролирую новый внутренний источник энергии. Я
нахожу все это скорее забавным. Но прилив продолжается: в ушах погуживает
что-то жизнеутверждающее. Внезапно понимаю, что жизнь - очень простая
штука: мы рождаемся, встречаем интереснейших людей, любим их, треплемся с
ними, иногда с ними же спим. Смерти не существует: это потрясная новость.
Мне дико хочется поговорить. Сейчас я отправлюсь к людям, чтобы поведать им,
какие они симпатяги. Даже враги приобрели многообразные достоинства.
Впрочем, с врагами тоже все просто: у меня их нет. Я говорю всем только
приятное. Даже скучно: загляни сейчас в этот ночной кабак сам Адольф Гитлер,
я бы кинулся к нему, расцеловал и пожалел бы его от души, ибо он сам
наверняка глубоко страдал из-за всего им содеянного. Нет, пора подышать
свежим воздухом.
Снаружи капает, и каждая капля доброжелательно ласкает мне лицо.
Никогда я не чувствовал себя так замечательно. Никаких экзистенциальных
проблем! Мир полон великолепных друзей и головокружительных приключений,
которые ждут меня в ближайшие же часы. Я прямиком поспешаю в другой ночной
клуб. Я на удивление раскован, ни тени смущения. Некоторые девушки
поглядывают на меня странно, когда я предлагаю им руку и сердце, даже не
сняв с пальца обручального кольца. Музыка становится частью меня самого.
Очень жарко, жар накатывает клубами, и тело купается в поту, отчего безумно
хочется танцевать, танцевать. В голове рождаются самые невероятные мотивчики
в жанре хаус. Я - Вольфганг Амадей Хаус-мейд!
Танцующие девицы прыгают вокруг меня, я им улыбаюсь, мы общаемся. Мои
движения - само совершенство, ритм выписывает арабески моими руками,
рассекающими какие-то трехмерные голограммы. Я чувствую, что забалдел
совершенно, но это не мешает мне поглаживать щеки, шейки, губки, исполненные
глубокого понимания.
Смотрю на часы: надо же, за каких-то пять минут натекло два с половиной
часа. Тут-то и начинаются неприятности. Обуревает смертельная жажда. Во рту
пересохло. Приятель наливает мне четыре полных стакана воды, и я опрокидываю
их залпом. У меня крепко стиснуты зубы, ладони мокрые и почему-то свистит в
ушах. Какая-то метелка, которой я полчаса назад клялся в вечной любви,
клеится ко мне. А у меня маниакальное желание: выбраться куда-нибудь из этой
душегубки. Как мне удавалось так долго оставаться без кислорода? Свежий
уличный воздух на секунду приносит успокоение, но в голову тут же начинают
лезть МЫСЛИ. И с этой секунды все портится окончательно. Ко мне на всех
парах возвращаются проблемы, отправленные в никуда три часа назад: денежные
неурядицы, всяческие интриги против меня, семейные сложности, невозможность
любви, неотвратимость смерти. Жизнь - сплошное дерьмо, а в желудке у меня
адский спазм. Возвращаюсь домой в надежде соснуть, но все старания напрасны:
сон не идет. Единственный конструктивный выход - немедленно вывалиться в
окно и покончить со всем этим. Или дожидаться рассвета, клацая зубами, и
проклинать на чем свет стоит эту чертову химическую заразу, которая так
подвела! Ко всему прочему в телике на этот час нет ничего путного; тупо
смотрю на каких-то людей в колпаках и в тысячный раз повторяю: "Шит колпак
не по-колпаковски. Надо колпак переколпаковать, перевыколпаковать;
неперевыколпакованный колпак не перевыколпачивается никак, а
недовыколпакованный колпак не довыколпаковывается". Потолок в упор меня не
видит. Чего не сделаешь, чтобы попасть в "Лагард и Мишар"! Я угробил целый
вечер на очень интимные исповеди каким-то незнакомцам и на любовные излияния
не стоящим внимания плюхам.
Экстази заставляет платить очень дорого за несколько минут химического
удовольствия. Открывает путь в дивный мир, где все держатся за руки, где
никто не одинок, воплощает мечты о новой эре, свободной от аристотелевой
логики, от евклидовой геометрии, декартовской методологии и фридменовской
экономики. Поманит, а потом вдруг раз - и захлопнет дверь перед носом.
КАК ВЫБИТЬСЯ В ЛЮДИ
Житуха у меня дерьмовая, пора с ней кончать. Обрыдло катать смердящих
лосьонами болванов, которые так и норовят рассыпать кокш на заднем сиденье.
Я доверху накачан анисовой водкой и прозаком, и мне класть-положить на их
выпендрежные прически из бразильских сериалов. Как я дошел до жизни такой?
Не понимаю. Когда я был маленьким, казалось, передо мной открыты все дороги.
Теперь я здоровый бугай, работаю шофером по вызову в Париже и окрестностях,
и подо мной мчится улица Риволи. Я еду вдоль шикарных домов с видом на
Тюильри, набитых белокурыми засранками, которых трахают телеведущие на
диванах марки "Ромео". Пассажирка у меня за спиной разражается хохотом, не
знаю уж, какую бредятину ей напевает этот ее цветной? Что-нибудь типа:
"Знаешь, дарлинг, я купил новый вертолет для мой яхта". Или "новый яхта для
мой вертолет"? Или "самолет для мой джип, чтобы кататься по бассейну"? Да
мне на тебя с прибором, месье козел. Сейчас я тебе покажу, так что пузырь
лопнет. Достали они меня, достали, и я давлю на акселератор изо всех сил. В
зеркальце посматриваю на его пудреный нос, напомаженные волосы, золотую
цепочку. Когда же эта стерва прекратит хихикать? Я думал, жизнь еще подарит
мне шанс, сюрприз какой-нибудь. Фюйть! Все сюрпризы для богатеньких. Жизнь
бедняка расчислена, ее можно рассказать наперед. Будущее мне сделало ручкой.
Я неприбран, непригляден, они рассматривают мой затылок, бычью шею, они-то
оба красивые, от них хорошо пахнет, они меня презирают. Это надо мной она
смеется, без дураков, ничего, я сейчас со всем этим покончу. Площадь
Согласия? Ночной Париж - это же красота! А вот на-ка же: и это тоже не для
меня!
Я бедняк, а значит - ничтожество! Со мной не знаются. Меня называют
"месье" и по имени, как принято называть обслугу. Моя судьба - не площадь
Согласия, нет в ней ни света, ни блеска, это для тех, кто поважнее. И пью я,
чтобы позабыть, что обо мне позабыли. Живу без всякого смысла. Я жму на газ,
меня раздражают обочины. Ах ты черт! Она-таки расстегнула этому арабу
ширинку, а теперь, слово даю, берет в рот, мне все видно в зеркало, должно
быть, их возбуждает, что я могу их засечь, она играет с его шлангом, пока он
тянет носом кокаин. Пусть сдохнут, с меня довольно. Что она в нем нашла,
кроме его капусты? Почему мне никогда не везло, почему меня никогда не
лизали на заднем сиденье лимузина? Что это она на меня так сострадательно
поглядывает, эта шлюшка с тонной штукатурки на морде и тошнотворными духами?
Ненавижу обходительность богатеев, их улыбочки, которые означают "поди
вон!", будто вы у них клянчите милостыню. Вот я и чувствую себя уродом и
вообще убогим.
Из приемника несется "Viva Forever", группа "Спайс герлз". Делаю
погромче. В этой тачке я - самый неинтересный предмет. Вылез из ничего,
чтобы прибыть в никуда. Перестраиваюсь, чтобы свернуть на набережную. Липкий
тип у меня за спиной нарочно стонет, словно актер из порнушки. Из ничего -
в никуда. И у меня были женщины, но все больше третий сорт, и со мной им не
было весело. Никто не хотел состариться со мной рядом (даже я сам!). Я
никогда не влюблялся и ни разу никому не доставил удовольствия. Любовь стоит
слишком дорого, у меня не хватало средств. Я толстый, мои пальцы на руле
жирны и волосаты, как у всякого поганого шоферюги. Папаша все детство не
давал мне забыть, что я ни на фиг не годен, и я оправдал его слова. Учился
из рук вон: без конца пялился в телик, слонялся без дела, не просыхал.
Единственный экзамен, на котором я не засыпался, так это на права (и то
благодаря армии).
Для чего нужны такие, как я? Мы люди бесполезные, только планету
засоряем. И в журнале "Вуаси" про таких не пишут. А на похороны ко мне
вообще почти никто не придет. Господи, если ты существуешь, объясни, почему
я всегда так кошмарно одет? Ух ты, так и есть, араб так и не вынул, гад. Она
сплевывает в носовой платок. Понятно, это тебе не иранская черная икра.
Торговать передком еще куда ни шло, но когда араб, да в рот - это уж
слишком, правда, цыпочка? Я стоял себе спокойненько у стойки в баре "Убли",
принимал свою анисовку и вместе с другими отбросами рода человеческого ругал
почем зря всех черных и желтых, и вдруг на тебе! - звонит мой мобильник: я
должен куда-то тащиться с клиентами, они будут тыкать мне в рожу свое
безоблачное счастье, и я еще должен говорить спасибо?
Азиат запускает свои наманикюренные грабли в волосы блондинки. "Viva
Forever". Вы только поглядите на них! Ничего, когда в их элитные физиономии
набьется полкило битого стекла, спеси у них поубавится. Каждому однажды
выпадает удача. До этой ночи мне не выпадала никогда. А сегодня наипоследний
мой день. Меня отовсюду повышибали, но сейчас все в моих руках. Впервые в
жизни мне чего-то очень захотелось: когда жить не получается, можно
попробовать хоть умереть красиво.
"Mister Paul, you're driving too fast!"
Ага, то-то! Принцесса наша заегозила! Нет, уж такого случая я не упущу.
Скоро Альма, мы ныряем в тоннель на двухстах в час. Алле хоп! Поворот руля
- и без промаха: прямо в стену! А пошли вы к бесу в зад! Теперь-то обо мне
весь мир узнает.
Смерть роскошная, как отель "Ритц".
Кто знает, может, буду теперь знаменит аж до двухтысячного года.
САМЫЙ ТОШНОТВОРНЫЙ РАССКАЗИК ИЗ ВСЕГО СБОРНИКА
Предупреждение: некоторые фрагменты текста могут оскорбить чувства
читателей, даже особо склонных к романтизму.
Чувствую, что сейчас снова заплачу, стоит только вспомнить эту историю.
Но мне очень нужно ее рассказать: есть люди, которым мой пример мог бы
сослужить добрую службу. Тогда у меня, по крайней мере, будет иллюзия, что я
разрушил самую прелестную в моей жизни любовную историю не вовсе зазря.
Все началось с шутки. Помню как вчера. Я ее спросил, может ли она
доказать мне свою любовь. Она ответила, что готова решительно на все. Тут я
улыбнулся, и она тоже. Если бы мы только знали!
И конечно, с того дня все пошло наперекосяк. Прежде мы занимались
любовью без устали и ни о чем ином не помышляли. Других доказательств любви
нам не требовалось. Как выпить стакан воды - только приятнее. И жажда не
утихала. Стоило ей на меня поглядеть, и мой живчик просыпался. Она
приоткрывала губы - мои тотчас туда приникали; ее язык лизал мои резцы, у
него был пряно-клубничный привкус; я запускал пятерню в ее волосы; ее ладонь
ныряла мне под рубашку и гладила спину; наше дыхание учащалось; я
расстегивал ее черный кружевной лифчик, выпуская на волю соски; у них был
вкус карамелек; ее тело было как кондитерская, как магазин самообслуживания,
где я не спеша прогуливался, примериваясь, к чему приступить сначала: к
влажным трусикам или к грудям (две в одной упаковке); когда мы поддавали
жару, нас уже нес поток со своими приливами и отливами, а когда кончали, я
орал ее имя; она - мое.
Точка с запятой - очень эротичная штука.
Мы были самой что ни на есть влюбленной парочкой. Все оборвалось, лишь
только мы решили, что любовь нуждается в доказательствах. Как будто просто
заниматься ею было недостаточно.
Начали мы с пустяков. Она просила меня на минуту задержать дыхание.
Если мне удавалось, значит, я ее люблю. Ну, это нетрудно. После этого она
оставляла меня в покое на несколько дней. Но тут наступал мой черед.
"Если ты меня любишь, подержи палец над огнем и не убирай, пока не
скажу".
Она меня любила, точно. Мы очень веселились, обхаживая волдырь на ее
указательном пальце. Чего мы не подозревали, так это что суем пальчик в
шестерни адской машины, от которой добра не жди.
Теперь каждый поочередно пускал в ход свое воображение. Вслед за
цветочками появились и ягодки. Чтобы доказать ей мою любовь, я должен был в
порядке перечисления:
- полизать ночной горшок;
- выпить ее пи-пи;
- прочитать до конца роман Клер Шазаль;
- продемонстрировать мошонку во время делового завтрака;
- дать ей сто тысяч франков без права к ней прикоснуться;
- получить от нее пару пощечин при всем честном народе в кафе "Марли"
и снести это безропотно;
- десять часов простоять запертым в шкафчике для метел и тряпок;
- прицепить к соскам металлические прищепки-крокодильчики;
- переодеться женщиной и сервировать ужин для ее подруг, пришедших к
нам в гости.
Со своей стороны, проверяя, сильно ли она меня любит, я заставил ее:
- съесть на улице собачий помет;
- проходить с жесткой резиной в заду три дня, а в клозет ни-ни;
- посмотреть с начала до конца последний фильм Лелюша;
- без анестезии сделать себе пирсинг между ног;
- сходить со мной на вечерний прием и смотреть, изображая, что все в
порядке, как я одну за другой лапаю ее подруг;
- отдаться тому самому псу, чей помет она ела;
- целый день в одном белье простоять привязанной к светофору;
- в свой день рождения вырядиться собакой и встречать лаем каждого
гостя;
- явиться со мной в ресторан "Режин" на поводке.
Лиха беда начало: нас охватил охотничий азарт. Но это еще цветочки. Ибо
затем по обоюдному согласию было решено, что мы вовлекаем в наши
любовно-боевые операции третьих лиц.
Так, в один из дней я привел ее к моим знакомым, склонным к садизму. С
завязанными глазами и в наручниках. Перед тем как им позвонить, я освежил в
ее памяти правила игры:
"Если попросишь перестать, значит, ты меня больше не любишь".
Но она и так все знала назубок.
Трое моих приятелей начали с разрезания ножницами ее одежды. Один
держал ей локти за спиной, а двое других кромсали платье, лифчик и чулки.
Она чувствовала прикосновение к коже холодного металла и содрогалась от
тревожного ожидания. Когда она осталась голышом, они принялись ее оглаживать
везде: грудь, живот, ягодицы, киску, ляжки, затем все трое поимели ее и
пальцами, и еще кой-чем, сперва по отдельности, а затем все разом, кто куда;
все это у них вышло очень слаженно. После же того, как они все вместе
хорошенько позабавились, пришел черед вещей серьезных.
Ее руки привязали над головой к вделанному в стену кольцу. Повязку с
глаз сняли, чтобы она могла видеть кнут, хлыст и плетку-семихвостку, затем
ноги примотали к стене веревками и снова завязали глаза. Мы хлестали ее
вчетвером минут двадцать. К концу этого предприятия было трудно определить,
кто больше устал: надрывавшаяся от криков боли и жалобных стенаний жертва
или палачи, вымотанные этой поркой. Но она продержалась, а следовательно,
продолжала меня любить.
Чтобы отпраздновать все это, мы поставили ей отметину раскаленным
железом на правой ягодице.
Затем настала моя очередь. Поскольку я ее любил, мне предстояло
выдержать все не дрогнув. Долг платежом красен. Она повела меня на обед к
одному своему "бывшему", то есть к типу, которого я заведомо презирал.
В конце обеда она изрекла, глядя ему в глаза: "Любовь моя, я тебя не
забыла. - И, кивнув в мою сторону, продолжала: - Этот недоносок никогда не
восполнит мне того, что мы некогда с тобой пережили. Вдобавок он такое
ничтожество, что будет смотреть, как мы занимаемся любовью, и не пикнет".
И я не двигался с места, пока она седлала моего злейшего врага. Она
поцеловала его взасос, поглаживая рукой его член. Он в изумлении уставился
на меня. Однако коль скоро я не реагировал, он в конце концов поддался ее
натиску, и вскоре она насадила себя на его инструмент. Никогда ни до, ни
после я так не страдал. Хотелось умереть на месте. Но я продолжал твердить
себе, что эти муки - доказательство моей любви. Когда же они завершили дело
обоюдным оргазмом, она обернулась ко мне в изнеможении, истекая потом, и
попросила меня удалиться, поскольку им захотелось все начать сначала, но уже
без меня. Я разрыдался от ярости и отчаяния. Я умолял ее: "Сжалься, потребуй
уж лучше, чтобы я отрезал себе палец, но только не это!"
Она поймала меня на слове. Мой соперник лично отхватил мне первую
фалангу левого мизинца. Это было чудовищно, но не так ужасно, как оставлять
их наедине. К тому же потерять возможность ковырять в ухе левым мизинцем -
не такая уж большая жертва в сравнении с приобретением рогов от такого
пошляка.
Но после этого наша любовь потребовала новых, еще более внушительных
доказательств.
Я заставил ее переспать со своим приятелем, у которого была
положительная реакция на СПИД. Притом без презерватива (во время одной
ночной оргии).
Она попросила меня ублажить ее папашу.
Я вывел ее на панель. Дело было на авеню Фош; ее там застукали легавые,
а потом изнасиловала целая бригада патрульной службы плюс несколько
ошивавшихся рядом бродяг, а я и мизинцем не пошевелил - тем самым, что она
мне оттяпала. Она же засунула распятие мне в анус во время мессы на
похоронах моей сестры, предварительно приказав трахнуть покойницу.
Я перетрахал всех ее лучших подруг у нее на глазах.
Она заставила меня присутствовать при ее бракосочетании с сыном
богатого биржевика.
Я запер ее в погребе, где кишели крысы и крупные пауки.
Не умолчу и о самом паскудном: она зашла в своих извращениях так
далеко, что заставила меня пообедать тет-а-тет с Романой Боренже.
На протяжении года мы проделали все, решительно ВСЕ.
Были уже почти не способны придумать что-либо новенькое.
И вот однажды, когда настал мой черед ее тестировать, я наконец нашел
высшее ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ЛЮБВИ.
Отметавшее все сомнения насчет того, что она может когда-нибудь меня
разлюбить.
Нет-нет, я ее не убил. Это было бы слишком просто. Мне хотелось, чтобы
ее муки не прекращались до конца дней, ежесекундно свидетельствуя о ее
неугасимой любви до последнего вздоха.
Поэтому я ее бросил.
И она никогда меня больше не видела.
С каждым днем мы все сильнее страдаем и рвемся друг к другу. Мы льем
слезы уже многие годы. Но она, как и я, знает, что ничего изменить нельзя.
Наше самое прекрасное доказательство любви - вечная разлука.
ЭКСТАЗИ СО СТРИПТИЗОМ
Во всей вселенной стоит кромешная ночь. Вселенная - бескрайнее,
темное, пустое, ни с чем не сообразное пространство. Где-то в ней затерялся
маленький бесполезный шарик, называемый Землей. На этой смехотворной планете
каким-то образом держатся на воде несколько континентов, ведущих друг с
другом бессмысленные поединки. Один из континентов именуется Азия. На
юго-востоке Азии мы найдем гигантский бордель под названием Таиланд. У
самого края этой страны имеется островок Пхукет - излюбленное место
двуногих бездельников. На острове есть деревушка, где по ночам кипит
чрезвычайно бурная жизнь: Патонг. Она изобилует барами с проститутками, но
один из них особенно славится своими развлекательными программами: "Экстази
со стриптизом" (а если предъявите воспроизведенную ниже карточку, вам
гарантирован самый горячий прием и 20% скидки на первую выпивку).
ЭКСТАЗИ НАПРОПАЛУЮ
ЗАХВАТИТЕ С СОБОЙ ЭТУ КАРТОЧКУ -
И ВАМ ОБЕСПЕЧЕНО 20% СКИДКИ НА ПЕРВУЮ ВЫПИВКУ!
Лучшее время: с 20.00 до 22.00
50/51, Рэт-У-Тхит Роуд, Патонг Бич 83150, ПХУКЕТ, ТАИЛАНД
Тел.: (01)956-47-56,
Web Site: www.trv.net/extasy/
И кто же обретается в этом гнезде разврата? Кто около полуночи,
облокотясь на стойку сего гнусного притона, потягивает пиво "Сингха" по 60
батов (10 франков) за кружку?
Фредерик Бегбедер собственной персоной. Он прибыл сюда провести
новогодний отпуск со своей любимой подружкой Дельфиной. Но этой ночью они
подарили друг другу холостяцкие удовольствия. Каждый имеет полное право
делать что пожелает до самого рассвета. Фредерик и Дельфина - по-настоящему
современная пара: оба разведены, не желают больше вступать в брак и
временами делают вид, будто существуют каждый сам по себе, чтобы их запала
на совместную жизнь хватило как минимум года на три. Вот почему Фредерик
проводит нынешний вечер в одиночестве. Он разглядывает местных
обольстительниц в мини-трусиках и лифчиках, они скользят, извиваясь, по
опоясывающему зал подиуму, поглаживая и полизывая стальные шесты вроде тех,
что видишь в парижском метро.
Краешком глаза они посматривают на гигантский экран, демонстрирующий
схватку по тайскому боксу, спонсируемую "Самсунгом". Фредерик упивается
сочетанием насилия и секса. Таиланд - страна, где девушки занимаются
проституцией, а парни дерутся, такова жизнь.
"Все супружеские пары губит верность", - шепчет он, пристально
разглядывая миниатюрную брюнетку в купальничке и лакированных туфельках на
шпильках. В пупке кольцо с фальшивым бриллиантом, а на хрупком плечике
вытатуирован дракон. Она склоняется к нему и улыбается, облизывая губы. Он
спрашивает у бармена: "Почем номер 25?" Но тот не понимает по-английски и
наливает ему еще кружку ледяного пива. Диджей с обесцвеченными патлами
крутит какой-то евроданс.
"Все-таки лучше чувствовать себя виноватым, чем озабоченным", -
бормочет Фредерик, воспитанный в католических представлениях. Интересно, где
сейчас может обретаться Дельфина? Вероятно, ее как раз в эту минуту
массирует какая-нибудь таиландка. Или она уже в кровати, смотрит порнуху.
Или обкурилась и спит.
Девица буквально нависает над ним. Фредерик принюхивается, тычась носом
меж ее грудей. Ему хочется в этом сомнительном заведении почувствовать рядом
живое человеческое существо. Таиландка душится "Кензо джангл". Ему смешно:
ведь именно он, Фредерик, сочинил рекламный ролик для этих духов.
Тридцатисекундный ролик с белокурой японкой, которая встречает стадо
металлических слонов в виртуальной саванне (режиссер Жан-Батист Мондино;
арт-директор Тьерри Гуно). Знала бы эта красотка, что пытается продать себя
тому, кто впарил ей свой парфюм! Мир очень тесен, а вокруг, куда ни глянь,
полночь. Слоган гласил: "Попробуйте сблизиться!" Он сам не знал тогда, как
это правильно. Смешивать расы, похоже, не менее приятно, чем смешивать
напитки. Но шоу-герл номер 25, засунув в рот пальчики, утанцовывает от него
в ритме техно к двум пузатым немцам в майках "Адидас", оглушительно ей
аплодирующим.
"Любовь и желание - вещи нетождественные", - мысленно убеждает себя
Фредерик.
Вдруг кто-то похлопал его по плечу. Ему улыбается толстый азиат. Под
тонкими усами недостает двух передних зубов.
- You want girl?
Хочет ли он девушку? Вместо ответа Фредерик бьет щербатого борца сумо
по ладошке.
- Beautiful. Why not? But I'm looking for something special.
Толстяк кивает головой и делает Фредерику знак следовать за ним. Они
выходят из бара. По влажной от тридцатипятиградусной жары улице они
выгребают к мрачной двери, увенчанной мигающей вывеской: "Массаж Парлур".
Таиландец входит первым, Фредерик за ним. После извилистых коридорчиков,
освещенных розоватыми неоновыми лампами, они попадают в салон с более
приглушенным освещением. Тут Фредерик объясняет борцу-своднику, что ему не
нужно обычного body-body. Чтобы его раззадорить, надобно что-то
неординарное.
- I want something special, you understand?
Сводник молитвенно складывает ручки и кивает, а затем исчезает,
предварительно попросив Фредерика подождать:
- Five minutes, I come back.
Фредерику невольно приходит на память девиз художника Фрэнсиса Бэкона:
"Люди рождаются, умирают, а если еще что-то происходит в промежутке, значит,
повезло".
Во время прогулки по Бангла-роуд он видел не меньше двух тысяч
проституток; ему не удалось остаться совершенно равнодушным к их чарам. Из
колонок марки "Боз" несется последняя песенка Джорджа Майкла: "I think I'm
done with the sofa // Let's go outside". Через обещанные триста секунд
толстый мажордом возвращается в сопровождении великолепного "катоэи"
(тайского травести). У транссексуала две великолепные груди, несколько
скомпрометированные великолепным возбужденным членом. Фредерик мотает
головой.
- I'm sorry, - извиняется сводник.
Фредерик не может не оценить всей пикантности сочетания, однако сегодня
на уме у него нечто совсем иное.
- You wait five minutes.
Церемониймейстер, похоже, воспринял этот отказ как брошенную перчатку,
ибо он удаляется с довольной улыбкой, уводя за руку своего разочарованного
"два в одном". Наконец-то в качестве клиента ему попался крепкий орешек!
Фредерик же с нетерпением ожидает следующего сюрприза. Даже не отдавая себе
отчета в том, что ОЖИДАТЬ СЮРПРИЗА нельзя, ибо сюрприз по определению должен
быть неожиданным. Налицо терминологическое противоречие.
"Видела бы меня сейчас Дельфина!"
Фредерик уверен, что она будет хохотать от души, когда он опишет ей
эпизод с транссексуалом. Еще через триста секунд дверь в будуар снова
распахивается. Царственный толстяк появляется, держа на сей раз за плечо
маленькую девочку. Она потупила глазки. Ее обрядили школьницей, в
плиссированную юбочку и передничек, смоляные волосы заплетены в две
симпатичные косицы, обрамляющие очаровательное личико.
- My name is Sum.
Жирная каракатица победоносно потирает ручки:
- Half virgin! Half virgin! Twelve years оld!
Он объясняет, что "полудевственница" - это девочка, которая только раз
занималась любовью. Но Фредерик снова отвергает предложение: он
предпочитает, чтобы в наличии имелась и грудь, и растительность на лобке
(короче, ему подавай женщину).
- Sorry. Forget it. Bye Bye.
Фредерик делает вид, будто собирается уйти, но пузан преграждает ему
дорогу. Теперь он уже не улыбается. Что же ищет француз, отвергший все эти
сокровища? Фредерик и сам не ведает. Но знает, что все найденное ему не
подходит.
Крэк? Опиум? Героин?
- Нет, - благодарит Фредерик. - Я предпочитаю экстази, но сейчас
больше не употребляю: слишком тяжело, когда перестает действовать.
Хозяин знаком велит девочке ретироваться. Та пятится задом, сюсюкая:
"Коп кхум кха" (спасибо). Она явно рада оттянуть расставание со своим
полудевичеством еще на несколько часов. И тут обладатель брюха впадает в
высокую патетику:
- You say what you want. What you want, I got.
Он нажимает кнопку, и часть раздвижной стены отползает, открывая
взгляду вереницу почти обнаженных женщин, отдыхающих в мутно освещенном
зальчике, отделенном от салона зеркалом без амальгамы. У Фредерика возникает
противное ощущение, будто он персонаж какого-то сериала, вроде "Блюза
нью-йоркской полиции", и должен опознать подозреваемого. Ему подают адскую
смесь - ром-Гран Марнье-Амаретто с ананасово-гранатово-апельсиновым соком и
оставляют рассматривать женщин, которые, сидя к нему лицом, спокойно
пудрятся перед зеркалом. Между ними и Фредериком стоит стена похуже
Берлинской: денежная стена.
Одна из женщин вставила себе в щель фломастер и, присев на корточки,
что-то пишет им на листке бумаги. После нескольких минут этой сложной
гимнастики она вскакивает и размахивает листочком, на котором можно
прочесть: "Wеlcome". Фредерик счастлив констатировать, что процесс письма
еще не исчерпал своих возможностей. Подобный перформанс произвел бы фурор в
парижском Книжном салоне!
Он продолжает смотр падших созданий. Развалившись на подушках, они
положительно дохнут от скуки. Крашеная блондинка поит пивом сидящего у нее
на плече малыша-гиббона. Не продует ли их от кондиционера? Фредерик не
осмеливается задать этот вопрос толстяку: чего доброго вышвырнет его за
дверь.
Внезапно его внимание привлекает девушка с необычайно гибким телом,
исполненным женственного порыва. Лицо скрыто шлемом из латекса с прорезями
для глаз. Он указывает на нее пальцем. Борец восклицает:
- The Slave! Ha ha! Good! You stay here!
- Five minutes, yes, I know, - кивает Фредерик.
Наконец-то он узнает, что чувствовали наши предки-рабовладельцы. Это
великолепное растение с прикрытым маской лицом должно будет робко
повиноваться всем его прихотям. Когда беззубый толстяк возвращается (после
привычных трех сотен секунд), с ним никого нет. Он просит Фредерика
следовать за ним и приводит в прекрасно оборудованную камеру пыток: блоки,
наручники, цепи, плети, хлысты, щипцы и искусственные члены всех размеров
развешаны по стенам. Настоящий пыточный застенок для профессионалов. Рабыня
прикована к стене за ноги, за руки и за талию. Маску она так и не сняла.
Сунув в карман его денежки, толстяк складывает ладони и удаляется, тысячу
раз поклонившись.
"По моей милости, - мелькает в голове у Фредерика, - западных мужчин
здесь еще долго будут считать скотами и деспотами".
Затем он решает испробовать на этой очаровательной женщине все, что
только взбредет в голову, дабы извлечь максимум удовольствия (подобно тому
как вор, укравший кредитную карточку, норовит урвать побольше чужих денег).
Тут уместно прибегнуть к фигуре умолчания. Это такой стилистический
прием, который позволяет ленивому автору не описывать все детально. Столь
элегантный перескок заставляет порой читателя попоститься. Мы заранее просим
у него прощения.
Итак, подвергнув свою рабыню "смене наслаждений и страданий" (как
выражался наш мэтр Оноре), Фредерик начинает мучиться от любопытства. Ему
нужно увидеть лицо красавицы, которую он только что ласкал снаружи и
изнутри, а также терзал и кусал везде, где только мог. Вот он тихонько
отстегивает какие-то пряжечки, молнии, маска падает - и перед ним предстает
сияющая физиономия Дельфины. Звучит вопрос:
- Слушай, Фред, ты хоть понимаешь, что сделал мне ребенка?
Что ж, как у каждой басни, у этой тоже в конце припасена мораль.
© Фредерик Бегбедер
Перевод с французского И.Васюченко и Г.Зингера